О пользе просторечия
Анна Сафонова



– Ну и чем же обязан русский язык Крылову? – аккуратно просверливает во мне дырочку Дия Александровна.
Ёрзаю на стуле, словами сыплю, но не проходит – Дие нужна цитата, от А до Я. «Да чтоб тебя!..» – голова трещит. Температура спала, а толку – взмокла вся. Утираюсь.
Дия тоже простужена. Вежливо прикрывает нос и рот платочком.
– Ну? – смотрит на меня, недоумевая.
Судорожно перерываю подвал памяти.

Надо ж было заболеть! Причём наповал. И не когда-нибудь, а в день «Ч», когда моя группа сдавала «Историю русского литературного языка». Теперь проблем не оберёшься. Упрашивай, вставай в очередь, слушай внимательно, кто ты и что ты есть на самом деле. Дия прямая, как рельса. Или как шпала. Как весь железнодорожный путь. От неё не утаишься: маленькие цепкие глазки выхватывают всё, что нужно, и сколько не верещи про обстоятельства и исключительность, цену она тебе знает.
У Дии нельзя опаздывать, разговаривать, обмениваться записками, чихать и кашлять тоже, между прочим, нельзя. Иначе за дверь. С очень оскорблённым достоинством.

По-настоящему Дия – Абдурахмановна. Ей чуть-чуть за шестьдесят, но она старается – рисует губы, прибирает седину в высокую причёску. Улыбается, шутит. Её грассирующее «р» скачет по аудитории, вырывается в коридор и скатывается по ступенькам. Звенит на кафедре и замолкает на улице с последними поклонами. Дия в хорошем настроении: подколет, уест, расставит все точки над «i». Отряд, смирно! Равнение на середину!.. Дия проплыла с достоинством крейсера. Вольно!
Про неё каких только легенд не сочинили. Будто молоденькой муж её в Болгарию возил, на Солнечный берег, угощал «Плиской» и свежими фруктами. Всегда самое лучшее: обувь, тряпки, украшения, общество, разговоры. Театры, альбомы с репродукциями, журналы, книги. На всякий случай самиздат. Но не вслух. Вслух зачем? Глупцов не любила. «Вы, – говорит, – батенька, невыразимая б… в искусстве!» – похлопывая по плечу съёжившегося в ногах режиссёра. Будто орден прицепила. За заслуги перед отечеством. Весело, шумно, под звон хрусталя и перемену блюд.
Пока Дия трепала театральное сообщество, муж с придыханием застёгивал ей новенькие босоножки. Ничего особенного. Интеллектуальная слабость.
Потом муж умер. Не сказавшись, взял и умер. Погоревала и снова за своё. Взмахнёт левым рукавом, по уху смажет, взмахнёт правым, по носу – щёлк. Забавлялась. Дия жизнь по-своему понимала, мертвечину за версту чуяла и не терпела. Время шло, радости рассеялись. Блеск потускнел, лоск утратился. Не заботясь о параде, отворяла Дия дверь приблудившейся соседке. Той, что в катастрофе на материке всю родню потеряла. Скромно в кухоньке присаживались, откупоривали бутылочку, за разговором до ночи и дотягивали. А то бывало и до утра. Веки смыкаются, в сон клонит, а Дия на лекцию собирается. До чего ж надоели, тунеядцы!
Про Пушкина всегда трезвая рассказывала, уважала Александра Сергеевича очень. Про Ломоносова тоже, а вот Карамзину, поставив в заслугу изобретение буквы «Ё», в трезвости отказывала. Стилистику разобрала на алгоритмы и схемы. Нейтральные, устаревшие, разговорные, неологизмы, поэтизмы… Слова демонстрировали лексическую окраску, дефилируя перед нашим носом. И уже от зубов отскакивало: просторечное, специальное, профессионализм… Тра-та-та-та-та, как из пулемёта. Отстрелялся, молодец, получай зачёт. А ты чего замешкалась, голубушка? Тык-мык… Вон, доучивать!

Дию поджидали на перекуре. Завидев её пошатывающуюся фигуру, мчались в аудиторию, хватали манатки и сваливали. Дия в ноль. Не поздоровится. Ни Карамзину, ни галёрке. Утро стрелецкой казни лучше уж прогулять.
Я её тоже сначала побаивалась. Как зарядили с первого курса – «ужас, ужас!», поневоле поверишь. Народ рыдал, забирая документы, летели в тартарары и жизнь и карьера, а ей хоть бы хны. На пятом курсе гроза филфака, наконец, предстала во всей красе, и я успокоилась – Фрёкен Бок. Собственной персоной. Чуть визгливая, правда. В душе я ей улыбалась.

Как-то она меня в дверях придержала: «Я читала вашу заметку в “Советском Сахалине”. Очень хорошо». Вот тебе на! Я растерялась. Стоит, кивает: «Я давно за вами слежу». «Спасибо…» – пожала плечами и вышла.

Жанка, староста, прибежала в тот же день, как экзамен провалила. Румяная, колючая с мороза.
– Чего не сдала-то? – недоумеваю.
– Билет дурной попался, тринадцатый. Первый вопрос про формирование «высокого штиля», второй про Крылова. Она ж про него не читала ни фига, только на консультации заикнулась.
– Ясно…
– Ты давай выздоравливай, с «бэшками» сдавать пойдём! – не унывает Жанка.
– Думаешь, пустит?
– Ещё б не пустила! Я про тебя заикнулась, только рукой махнула: сдаст, говорит, твоя, не волнуйся.
Лежу, листаю тетрадку. Буквы знакомые проглядываю…
– Ну так и чем обязан русский язык Крылову? – закипает Дия Абдурахмановна.
Убей Бог, если это совпадение – вытянуть Жанкин билет. Про «высокий штиль» оттарабанила без запинки. С Крыловым, чую, завал… Плакали мои каникулы…
– Показываю! – терпение лопнуло. Дия подскакивает и толкает рукой дверь. Та выстреливает в коридор, а вместе с ней и я автоматом выпаливаю:
– Широко открыл дверь просторечию!..
Делов-то куча…

Аспиранткой я редко заглядывала на кафедру русского, в основном по праздникам. У меня нагрузка, газета не подписана, литература не дочитана. Путаюсь между зарубежкой и русской, в веках и пространствах. Утром про шванки, вечером про Метерлинка, от Робинзона к Пятнице перебираюсь.
– Садись, чайку попьём, – подмигивает Дия Абдурахмановна.
Сажусь. Она живо чашку достала, водочки плеснула.
– Праздник у нас или как?
– Праздник! – соглашаюсь. И осушаю чай. Весь до донышка.
– Молодец!
– Стараюсь.
Солнце скатилось за сопки, позолотив напоследок изрезанный край. Домой хочу. Вместо дома затянули мы с Дией песню на два голоса. Протяжную и скрипучую. Как снег за окном.

Последний раз её видела, когда она по стеночке ползком ползла. Сильно нагрузилась. Растрёпанная. А тут как назло гости высокие. Дия между ними, как подбитый «Варяг», курс прокладывала. Все так и ахнули. Скандал! Ну тут её под ручки и в кабинет директора.
– Не пойду. У меня лекция! – упёрлись на крейсере.
– Кто вас до занятий в таком виде допустит! – ну и так далее. Кое-как домой отправили.
Студенты обрадовались – ужас накрылся медным тазом. Теперь Дию точно с работы попрут. На кафедре головняк отпадёт. Опять же – часы...

Дия сама ушла. Я тогда уже в другом месте трудилась. Забежала по старой памяти, а мне новость: Дия умерла.
На «Скорой» без сознания доставили её в больницу. Соседка по палате вроде как из знакомых оказалась.
– Ой, – говорит, – це ж наша!
– Что у неё? – всерьёз поинтересовались специалисты.
– Да цирроз, она ж хлещет, как мельница!
Поставили капельницу. В себя не приходит. Додумались обследование назначить. Там и выяснилось, что не цирроз никакой, а прободение. Бегом на стол, оперировать. Да только Дия до стола не дотянула. «Ну вас совсем!»
Памятник ей справили. Сухостой каждый год драть езжу. Колючий, а перчатки забываю. Все руки в занозах.
Еле нашла сначала. Всё оббегала: «Да покажись ты!» Потом осенило: за пропажу святого Трифона просить надо, чтоб пособил. И как солнцем озарило – вот он, столбик, стоит, сияет прям перед глазами. «Слава Богу…»
Зачем езжу, не знаю.
Тянет…


Copyright: Анна Сафонова, 2015