Сергей Тимофеев родился в 1970 году в Риге. Автор нескольких поэтических сборников, входил в шорт-лист премии Андрей Белого 2002-го года (книга «Сделано», 2003). Последний сборник: «Синие маленькие гоночные автомобили» ( НЛО, 2011).


Когда кончится джаз... – Новые координаты – Посмотреть на... – Гимн бедняков – Джо Дассен – Берлин, 1927 – Небольшой, хорошо продуманный переворот – София – Героям зимней кампании – Девочки с улицы Чака – Истины – Черное варьенье – Осада – На дискотеке – Дни ангелов – Отель Ритц – Мужчина с женщиной – Кальян Рынды – Тишина назначает час и место...

================================================

***

когда кончится джаз
спички
портреты Мэрилин Монро
синие маленькие гоночные автомобили
лето
школа
любовь
когда пройдёт ощущение
что всё это уже было
и не раз
когда это ощущение станет неважным
ты будешь сидеть в этом кафе
с этими людьми
более монах
чем кто бы то ни было
в полной и совершенной медитации
над чашкой кофе
или рюмкой текилы
над вишнёвым пирогом
над пепельницей суровой
и огромная луна
которая выйдет вечером
будет лишь подтверждением
этой летней идеологии
этого мимолётного убеждения
этой вспышки уверенности
что всё так как надо
что всё как и следовало ему быть
что нет никаких иных вариантов
кроме как
кончающегося джаза
спичек
портретов Мэрилин Монро
синих маленьких гоночных автомашин
которых ещё некоторое количество
имеет здесь в наличии
под рукой.


НОВЫЕ КООРДИНАТЫ

И вот сложила все вещи,
пересчитала коробки.
Посмотрела на оранжевые
и желтые стены, на балку
потолочную с круглыми лампочками,
на стену ванной, выложенную голубым
стеклом, на широкую постель.
Включила в последний раз
музыку, покружилась по комнате,
выкурила сигарету, повертела на
пальце кольцо с ключами. Позвонила
подруге. А... в конце концов! Стук
в дверь. Это отец. Вместе они поднимают
коробки, относят в машину, отец чуть
хмурится, но старается приободрить дочь.
На дворе лужи и лед. В недалеком парке
черные ветки. Уже не так далеко до весны.
В кармане ее пальто – тряпичная кукла,
лукавый лохматый человечек в цветной
рубашке. Отец заводит машину. Она
смотрит в окна, потом смотрит
только вперед. Через полчаса приезжает
владелец квартиры, он входит в ботинках,
осматривает изрядно опустевшие комнаты,
валится на постель, курит, набирает номер
на своем мобильном, ему отвечает женский
голос, он говорит: "Привет," – и долго слушает.
Девушка и ее отец подъезжают к дому,
где она уже сняла маленькую однокомнатную
квартиру, велосипед придется поставить
у отца в гараже. Она вынимает тряпичного
человечка и на ладони вносит его в новый
дом. Если бы у нее был игрушечный пистолет
с пистонами, она бы бабахнула пару раз в
потолок. Просто так, чтобы отметить
новые координаты.


ПОСМОТРЕТЬ НА...

В телевизоре моих родителей они вертелись и вертелись,
как леденцы на палочках своих ног. Балерины. Кажется,
они могли бы пробуравить пол и свалиться куда-то под
оркестровую яму. У них были счастливые сосредоточенные
лица.

Если бы существовал такой парход «Майя Плисецкая», он
должен был бы ходить всегда по кругу. Отражаясь в
огромном зеркале воды. И где-то с небес должен был бы
звучать рояль, перебор клавиш под чьими-то большими
неуклюжими пальцами с рыжими волосками.


ГИМН БЕДНЯКОВ

Нравится нам сентиментальная бедность
Изобразительных средств,
Скудость бюджета,
Незамысловатость сюжета.
Живём мы поэтому
В Восточной Европе,
Области распространения
Отчётливой тяги к переезду.
Идём на работу и знаем:
Социальные отчисления – ничтожны,
Пенсий нам не будет жирных,
Гаваи нас не ждут.
Поэтому курим и пьём,
Слушаем громкую хаотическую музыку
Или, наоборот, такую простую,
Что ею можно бить по голове.
Мы – подбрюшье Европы
Или там какие-то кишки,
Перевариваем старые идеи
И старую одежду.
И не устраиваем демонстраций.
Скорее демонстрируем пренебрежение
К выпускам новостей,
В которых о нас –
Только грустные репортажи.


ДЖО ДАССЕН

Джо Дассен входил в каждый дом,
Танцевал с каждой домохозяйкой,
Объяснял каждому уставшему мужчине,
Что еще будут золотые времена,
Там, на Елисейских полях.
Он надевал белые штаны и белые туфли,
Распахнутую на груди рубаху,
Выходил из дома рано утром и не возвращался
До самой глубокой ночи, а иногда
Пропадал и по нескольку суток.
Он пел, и пел, и пел, медленно опуская
Все на свои места, все, что готово было обрушиться
И уже накренилось. Он оборачивал бьющиеся
Вещи, вроде женских сердец, в мягкие шарфы
И косынки. И постоянно протирал пыль на
Всех проигрывателях планеты. В перерывах,
Коротких, слишком коротких, он улетал на Лазурный
Берег и забегал в море, в леопардовых плавках.
А потом наскоро вытирался, выкуривал сигарету
И быстрым шагом направлялся к личному самолету,
Уже повторяя, проминая губами первые строчки,
Которые становились мякотью всепрощения.
А люди включали проигрыватели, телевизоры,
Радиоприемники, и везде он был нужен.
И даже его смерть никто не принял всерьез.
«Пой, – говорили ему, – пой!» И он, медленный,
курчавый, с бакенбардами, приближался
даже из небытия, и упрашивал, упрашивал:
«Положи свое сердце на место, не
разбивай его».


БЕРЛИН, 1927

Писатель танцует с коротко стриженной
женщиной, трепетно прижимая к себе
хрупкую талию и неожиданно сильные плечи.
Женщина говорит по-фински, и ее ярко накрашенные губы
складываются в болезненную улыбку.
Писатель думает о том, что и у его партнерши
было прошлое, неизвестное ему детство, малознакомая
юность, но снова забывает обо всём.
Корректный оркестр пронизывает вечер
пряным танго. Эта женщина замирает на плече
писателя и целует его спокойно-страстно, как бы
признаваясь в нежности никому. У писателя
маленькая голова и осторожный усталый рот.
Официант замирает на миг перед новым посетителем
в услужливом полупоклоне. Клубится ночь, до утра
еще час. Они могут танцевать, они могут пить
шампанское. Он сможет рассказать ей о Ватерлоо,
о том, как в белесом тумане всходило солнце
поражения. Она ничего не поймёт, но пригласит его
танцевать ещё раз. Красивые утренние цветочницы
будут окликать их, предлагая букеты.


НЕБОЛЬШОЙ, ХОРОШО ПРОДУМАННЫЙ ПЕРЕВОРОТ

Генерал Урия и медвежонок Какао
Заключили союз.
Теперь никто не пройдёт по улице Тутикаа,
Не спев песенки, не станцевав танца.
Союз строго соблюдается.
Все горожане учат песенки, разучивают танцы.
Также заодно перетряхивают старую одежду,
Отдают долги, смотрят в небо.
Недовольных, в общем-то, нет.
Празднично.


СОФИЯ

София была маленькой девочкой,
А потом стала играть рок-н-ролл.
Она кричала в большой эротичный микрофон:
«Если б парни всей земли переспать со мной могли».
Но при этом вовсе не имела это в виду.
Она имела в виду пустые вечера на
Бессмысленных скамейках, одни и те же
Лица и разговоры, не меняющееся
Ощущение холода и безразличия,
Которое появилось у нее однажды
И вот не оставляет как шрам от ожога.
На этой неделе София купила большое одеяло
И спит под ним по ночам, но никак
Не может согреться и даже секс
Похож на вспышку спички, когда
Смотришь на пламя и думаешь,
Что оно красивое, а потом понимаешь,
Что не успел прикурить. И вот на концерте
В подвальном клубе с темными стенами она
Поет про парней всей земли, но при
Этом вовсе не имеет в виду море секса,
Она не нимфоманка, но думает, что,
Может, так согрелась бы. Как загорается
Сухое дерево во всех этих передачах
Про знаменитых путешественников.

Последний раз редактировалось: Neformal (14th Октябрь 2019, 18:13), всего редактировалось 1 раз(а)

ГЕРОЯМ ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ

Тяжелые бомбардировщики зимы
Утюжат нас третий месяц.
Активисты противовоздушной обороны
Выходят с лопатами, бьются
Не на шутку. Отрывают занесённые
Белыми взрывами машины и подъезды,
Восстанавливают коммуникацию.
Но по радио снова и снова передают
Об эскадрильях снега уже на подходе.
Я выхожу из дома, мне надоело прятаться,
Я снимаю шапку и бросаю её высоко в воздух.
Шапка летит в небо с высокой концентрацией
Сил противника, как бесстрашный истребитель
На неравный бой. Потом она падает, вся в снегу.
Её подибрает неунывающая санитарная служба –
Тёплые кожаные перчатки.


СЕВЕР

Сижу и спокойно ем водку
В одном заведении на севере города.
У меня полный карман зажигалок,
Могу, что хочу, поджечь или погреть руку.
Вот и ты садись, красивое бледное пламя,
Располагайся на тёплом пятачке судьбы.
Никаких звонков в другие мобильные сети –
Это единственное правило нашей среды.
И она села, и всю дорогу молчала,
Всю дорогу от шести вечера к одиннадцати.
А потом я встал и поблагодарил за вечер –
За время, пространство, движение.


ДЕВОЧКИ С УЛИЦЫ ЧАКА

Когда девочки с улицы Чака
Вдруг пропали, вдруг исчезли,
Вдруг затерялись в бесчисленных съёмных
Квартирах в столетних, пахнущих сыростью
Домах Москачки и других предместий,
Люди лишились бесплатного зрелища –
Возможности лицезреть из окон любого
Вида транспорта их, фланирующих вечерами
На перекрёстках, торгующих телом и временем,
Которые могли разделить с любым, у кого было
Достаточно наличных. Почему они выбрали именно
Эту улицу? Потому ли, что, названная в честь Александра
Чака, она как-то связывалась с его текстами о легкомысленных
Барышнях и их неловких поклонниках? Вряд ли. Может быть,
Потому что именно эта улица отделяет фешенебельный центр
От районов, примыкающих к вокзалу и всегда пользовавшихся
Несколько мутноватой славой. Там, где большие 5-комнатные
Квартиры с протекающими батареями отопления и старыми разболтанными
Шкафами снимались компаниями молодых любителей ганджи,
Компьютерных мочиловок и выведенных до предела басов. Все
Они, слегка такие бледноватые, в серо-чёрно-коричневых вещах,
С проколотыми ушами и парочкой тату на хребте и локтях,
Казалось, готовили какую-то секретную революцию, которая
Произошла так незаметно, так подпольно, так запредельно,
Что они рассеялись без следа. Может быть, каждый из них
Взял под руку по одной девушке с выкрашенными плохой краской
Волосами, с полноватыми ногами в чулках в тёмно-серую «сеточку»,
Стоптавших не одну пару красных лакированных туфель
По улице Чака, и они двинулись, двинулись куда-то, где
Их встретил сам поэт, среднего роста, с головой, выбритой под
Электрическую лампочку, в круглых очках, без особых примет,
Склонен к философствованию, автор нескольких сборников,
Название одного из которых переводится порой на русский как
«Затронутые вечностью», а мне кажется, можно просто – «Тронутые
вечностью». Или траченные моментом. Я не имею в виду клей.


ИСТИНЫ

Я хочу рассказать тебе простые истины,
Открыть тебе важные вещи.
Всегда открывай двери, входи в лифты,
Поднимайся на этажи, проходи по коридорам.
Всегда садись в машины, заводи двигатель,
Если зима, подожди, пока он прогреется.
Всегда трать деньги, но понемногу,
И только изредка трать все, что под рукой.
Летом будет лето, осенью будет осень,
Не тушуйся, не делай ничего, отчего тебе тошно.
Девочки станут девушками, а потом ты заметишь
Их, переходящих улицу за руку с малышами.
Мужчины будут хмуро прикидывать возможности,
А потом действовать по обстановке и часто ошибаться.
Правительства созданы, чтобы падать,
Корабли – чтобы проплывать под мостами.
Но тем не менее огни на том берегу реки,
Никогда, представь себе, никогда не погаснут.
А если они все-таки прекратятся, собери сумку,
Не бери лишнего и покинь город как можно скорее.
Приедешь в новое место, осмотрись, прислонись к дереву,
Можешь закурить, если куришь, постоять, подумать.
Видишь, и здесь пьют вечером чай, а по утрам кофе,
Ругают мэра, ждут перемен к лучшему.
А если есть река, и на той стороне видны огни –
Значит, есть за что зацепиться.


ЧЕРНОЕ ВАРЕНЬЕ

Ветер спит. Ночь нежна.
Человек устал и хочет ссоры.
Он спешит. Он встает.
Он подходит к черному варенью.
Зачерпнет, подождет,
А потом обратно скинет в банку.
Он устал, стал умней,
Плачет, плачет, тихо-тихо плачет.
Знаешь всё, знаешь всех,
Так чего ты, сердце, еще хочешь?
Зачерпни мне со дна
Черного варенья.


ОСАДА

Генерал Тоскевич
Сдает последнюю позицию
При обороне Себястополя.
Обходит поредевшие ряды бойцов,
Подбадривает короткой мрачной шуткой,
Глядит на всех загнанным гордым стервятником.
Застывшие у пушек сомнения
Молча козыряют командующему,
Бесстрашные прокопченные страхи
Стоят во фрунт.
Армия утра наступает на них с солнцем вместо флага,
Впереди идут юные девы в коротких шортах
И с жестяными банками колы в руках,
Позади медленно движется теплая волна
Понимания, признания, успеха.
Последний отчаянный защитник
Матрос Депресняк,
Взрывает вместе с собой
Форт Одиночества.
И генерал Тоскевич,
Понимая, что - не продержаться,
Подписывает капитуляцию
В 9 утра по Москве.
Нету больше печалей,
Все - утолены.
Взятые в плен тревоги
Понуро толпятся на бастионах,
Пять минут назад переименованных
В Бастионы уверенности.


НА ДИСКОТЕКЕ

Мы достаточно делали время на дискотеке
Ты худой и я худой и оба еще худее
Пласты значит кидали об нас
Два польских ди-джея
И я тут вышел на середину и врубили такой свет
Что все мои кузнечики чокнулись
И я им говорю: «Кто вас позвал? Кто вас позвал?»
А они удовлетворенно
И тогда говорю мы уж братишка достаточно
Тут делали время
Спичкой не погасить
А он портрет повернул
И смотрит длинно
Много знает, всего видел


УЖЕ

Прямые мы животные
Прямоходящие мы,
Упрямые мы животные,
Ходим и спрашиваем: Пицца? Пицца?
А осень ломает лимоны,
И крошит хорошее время,
И мы ветерки, ветерки
Стоим в своих бедных ветровках,
Спортсмены худющей любви,
И новая, новая музыка лишает нас
Всякого, всякого веса,
И мы поднимаемся зайцы, зайцы,
Надувные, красные зайцы
Уже другого типа животные, уже.


ДНИ АНГЕЛОВ

Ангелы – это очень медленные поцаны
которые курят в кулаки какие-то
шоколадные сигареты.
Они переливают из пустого в порожнее
Там, на небесах.
Облака пахнут ванилью,
Всё так чисто, безопасно, ухоженно,
Как завтрак в самолете,
Стоящем в аэропорту
На вечной стоянке.
Иногда они смотрят старые боевики
И думают, что и они могли бы…
Потом идут куда-то вместе
Немного понуро.
Приходят – а это сад,
Идут под яблони, подбирают
Плоды с древа познания добра
И зла. Кусают. Жуют. Для них
Они безвредны, как и всё остальное.
Проходит день, наступают следующий.
И они снова смотрят боевики по телику
Величиной с небо.


ОТЕЛЬ РИТЦ

Выложенный голубой мозаикой
С путеводными звездами пол SPA-бассейна
И продуманная подсветка
Вместе с шелестом струящейся воды,
Как будто вечно догоняющей саму себя,
Настраивают на философский тон. Сейчас
Полдень и здесь никого нет, только где-то
В глубине за стеклами мелькает тень
Черноволосой женщины в белом, проверяющей
По-прежнему ли достаточно кристально чистых полотенец
И банных халатов. Их - более чем. Высокие
Полки до потолка выложены свернутыми
Вафельными рулонами. В то же время они
Лежат не вплотную, вокруг каждого есть пространство,
Ведь и посетители здесь – штучный товар.
Выбравшись из джакузи и насухо вытеревшись,
Ты надеваешь халат, застегиваешь его,
Вставляешь ноги в белые махровые тапки,
И проходишь мимо кожаных лежанок и
Зала для занятий спортом, мимо стеклянных
Полок с разной ерундой для тела и выходишь
К зеркалам и лифту. Раскрываются двери,
Ты вставляешь свою карточку и нажимаешь кнопку
Этажа. Ты живешь на восьмом. 808. Как будто
Зацикленный между двумя вечностями. Ты - потерянный
Участник конференции по сотрудничеству. Компьютер дал сбой
И тебя не выписывают уже третью неделю. Посещаешь
Завтраки, где у тебя есть свой столик, и оставляешь
В номере конфетки уборщицам, молодым светловолосым
Девушкам, отчаянно вежливым и педантичным. Обильного
Завтрака хватает на целый день, а вечером можно перехватить
Кебаб, а потом пойти погонять зайцев на лужайках огромного
Парка. В это время его пересекают почти исключительно
Велосипедисты. Спишь ты хорошо, с закрытыми окнами и
Включенным кондиционером. Когда они наконец обнаружат
Ошибку, то скорее всего тебе удастся скрыться и лечь на дно.
Лишь бы там была голубая мозаика.


МУЖЧИНА С ЖЕНЩИНОЙ

Романтика! Романтика! Вбежали они на пароход,
А пароход дал гудок и превратился в поезд, они хвать
За стоп-кран, а это пробка от шампанского, пузырьки
По руке, словно под водой плывут, и тут приходит
Главный капитан и говорит: «Я изучил седые скалы
Надтреснутых хрущовок…» Наверное, патефон проглотил,
Вот и рокочет теперь, бормочет. Ну, не долго они там были,
Побежали целоваться, бегут целуются, удивительные глаза
У них. Романтика! Романтика! Прибегают в огромный город,
Стоит дом, а под ним канава, а в канаве работает такое радио,
И по радио говорят: «Мы перекрыли все каналы связи, мы
Обложили дёгтем магистрали и по канализации пустили
Золотые реки!» Ну, дела. Бросили они в канаву пятьсот спичек
И побежали дальше. А им навстречу птицы низким полетом,
Виноградник на ходу вьёт вокруг них вензеля, мир густым басом
Поет, мычит. Роскошно движется земля, лижет их ветер,
Как лондонский котенок. Да, нашли они потом огниво,
И неохватный клад с большой орешек, и постелили себе
Каштановое дерево, и спать легли, устали от любви,
Мужчина с женщиной, рижанин и москвичка.


КАЛЬЯН РЫНДЫ

Рабочий трамвайно-троллейбусного депо
Сергей Рында
пристрастился к курению кальяна.
Сидит на балконе своей пятиэтажки,
обращенном к футбольному полю соседней школы,
смотрит на перебежки поцанов и пускает клубы
импортного дыма (яблочного, мятного, вишневого).
Вчера он пришел в скандинавский банк,
активно оперирующий в его родной стране,
и сказал клерку, с которым встречался по поводу
кредита на машину: «А вот в исламском банкирском деле
не существует такого понятия как ссуда, лизинг или проценты…»
Клерк посмотрел на него скучным как очередная анкета взглядом.
Теперь машина Сергея стоит в каком-то загоне на окраине,
где рядами пылятся еще сотни отобранных,
вырванных с баранкой из чужих рук автомашин.
А Сергей по-прежнему курит кальян и только хитро улыбается,
когда соседние мужики со своих балконов дразнят его Мустафой.
Работы в депо заметно убавилось, времени – вагон и маленькая тележка,
а табак в посылках с сухофруктами ему присылает его приятель,
пять лет назад переселившийся в Израиль водитель трамвая 6-го маршрута
Борька Вайнштейн. В ответных посылках Сергей шлет ему
странички юмора, вырезанные из местных и российских газет.
Сергей запивает дым яблочным чаем из стеклянного стаканчика.
Созревшие каштаны машут зелеными мошонками на соседнем дереве.
Внизу проходят мамы с детьми.
Приближается вечер.


* * *

Тишина назначает час и место,
Куда явиться мы так и не решаемся,
Но так или иначе оказываемся там,
Войдя совсем в другую комнату или роль.
Тогда некоторое время мы приходим в себя,
А параллельно замечаем, что хозяев нет,
В прихожей разбросаны шарфы и перчатки,
За зеркало заткнуты билеты на какую-то давнюю
Постановку, а в заварном чайнике темно-
Коричневый налет от высохшей жидкости
И мелкий хворост чаинок, переживших себя.
Кто ты, Авраам Линкольн? Кем ты приходишься
Розе Люксембург? Довезет ли тебя поезд
До станции, утонувшей в лопухах и рябине?
Мы глотаем воздух из шкафчиков с посудой,
Из буфетных закоулков и шляпных коробок.
Стены здесь совсем не там, где должны быть.
А люди спят или играют в лото.